Попадая в 30-й микрорайон столицы, где в сплошном массиве буйной зелени не просматриваются, а скорее, угадываются корпуса жилых домов, не каждый ашхабадец вспомнит, что не так давно здесь был обширный пустырь, окруженный высоким глинобитным дувалом. Здесь в дни весенних и осенних скачек массой разноцветных жуков безмолвно грудились легковые автомашины. А за дувалом звякал сигнальный колокол, дробно и упруго частил конский топот, прибоем взмывал и опадал гул

голосов. Там ключом била жизнь, на предельном напряжении работали могучие мускулы скакунов, кипели страсти - там был ипподром.
  Однажды я зашел туда. Обширное ристалище ипподрома было пусто и тихо. На нем властвовал ослепляюще желтый свет солнца, а в этом желтом расплаве приземистые мазанки и палатки, где размещался персонал, походили на сказочные грибки, выросшие у подножья дувала. В их пятачковой тени коневоды коротали время за пиалой чая и неторопливым разговором..
  Я поздоровался. Они потеснились, любезно уступая мне кусочек тени. После ритуального обмена вопросами о здоровье и благополучии, один из коневодов, Му-хамедкули-ага, оказал:
- Сегодня нет скачек, сынок. Или ты просто так заглянул, по пути?
Я ответил, что на вчерашних скачках видел удивительного жеребца. Он привлек мое внимание не столько своим экстерьером и необычностью масти, сколько летящей стремительностью бега. Мне очень хотелось бы еще раз поближе взглянуть на Гарлавача.
Мухамедкули-ага наполнил свою пиалу чаем и протянул мне. Это был не традиционный жест уважения, это был знак личной признательности - громкая слава коня не сделала заносчивым ее воспитателя, и он с благодарностью принимал каждое доброе слово о своем любимце.
- Хороший конь,- поддержал меня один из коневодов.
- Когда Гарлавач бежит, у него вместо ног крылья вырастают, - сказал второй.
Третий, шумно отхлебнув чай, посоветовал:
- Как бы не подрезали крылья нашему Гарлавачу. Слыхал, у кешинцев появился жеребец Сердар. Говорят, не было коня резвее его.
- Были, - возразил Мухамедкули-ага .- И Маг был, и Сая-ван и Улкер. Резвость, это еще не все. Она хороша среди слабых. А чтобы взять победу у равных, нужно горячее сердце, стремление к победе, умение чувствовать соперника.
Молодой коневод недоверчиво улыбнулся:
- Вы, яшули, слишком очеловечиваете лошадей, приписываете им то, на что они не способны.
- Они способны на многое,- спокойно ответил Мухамедкули-ага,- надо чувствовать и понимать их душу,
а не только ощупывать им бабки. Пусть появляются новые скакуны, но Гарлавач не посрамит славы конной фермы колхоза имени Ворошилова.
  Последняя фраза старика показалась мне излишне возвышенной, искусственной. Вероятно, я выдал себя невольным жестом, потому что Мухамедкули-ага насупил седые кустики бровей, помолчал, и вновь обретя душевное равновесие, стал рассказывать о традициях фермы, начиная со знаменитых ее представителей Дордепель и Араба, участников конного пробега Каракумы - Москва. Он был объективен в своих воспоминаниях, и много хорошего сказал о казахстанских коневодах, работающих на конном заводе имени Джамбула. Выращенные там ахалтекинцы всегда завоевывали на скачках призовые места.
- Это приятно, - сказал старик ,- что .наши знаменитые туркменские кони нашли понимание и умелый уход в Казахстане. Но каждый носит свой тельпек не на соседской, а на собственной голове, сажает свое дерево славы собственными руками. И разве Гарлавач не живой пример этому? Разве случайно джамбульцы, приехав к нам покупать племенных коней, остановили свое внимание на Гарлаваче?..
  Я слушал Мухамедкули-ага и думал о древней и крылатой славе туркменских скакунов, в которых совместились идеальные черты конской стати: красота экстерьера, быстрота, выносливость и неприхотливость. И думал о Гарлаваче, который при всех своих достоинствах является типичнейшим представителем знаменитых ахалтекинцев.
  Потом меня провели на конюшню, и Гарлавач, сперва настороживший уши и скосивший на меня по-человечески умный в фиолетовых прожилках глаз, доверчиво протянул морду к моей руке и теплой волной воздуха обдал ладонь.
  С тех пор минуло много времени. За массой других событий и дел все было недосуг сходить на ипподром. И, честно говоря, я даже забыл о Гарлаваче. Но именно он оживил мою любовь к лошадям и, может быть, благодаря ему я снова стал не только завсегдатаем, но и спортивным комментатором скачек. А толчком к этому послужило мое случайное посещение колхоза имени Ворошилова. Так же случайно я попал на тамошнее кладбище и в стороне от других могил заметил какой-то необычный холмик. "Кто здесь?" - спросил я своего спутника. "Здесь похоронен Гарлавач",-ответил он. Естественно, меня не могло не заинтересовать, как случилось, что конь похоронен среди людей. И мне рассказали историю Гарлавача.
  Она началась давно, ещё до его появления на свет. В эту пору ,к имени Мухамедкули-ага еще не прибавляли окончания "ага", свидетельствующего о почетном возрасте. Но Мухамедкули уже пользовался известностью опытного коневода и имел сыновей, таких же страстных любителей лошадей, как и он сам. Затемно поднимал он их каждый день, при .свете звёзд они седлали скакунов и мчались в ночную прохладу каракумской степи. Унаследовавший богатый опыт своего отца Чопора, Мухамедкули твердо верил, что росная свежесть ночи укрепляет при скачке легкие и мышцы коня. Так это или нет, но кони, выращенные им и его помощниками, всегда отличались особой выносливостью, способностью ко второму дыханию, если здесь применим этот спортивный термин. И от Теджена до Бахардена не было коня, который сумел бы обойти на скачках представителя конской фермы колхоза имени Ворошилова.
  В этот памятный день Мухамедкули-ага с сыновьями, закончив обычную тренировку, сидели на цветастой кошме и пили ароматный ток-чай, наслаждаясь свежестью утра и приятной усталостью после ночных скачек. К ним подошёл председатель колхоза Чары Мурадов. Мухамедкули-ага обрадовался гостю, потому что тот по-настоящему ценил и понимал лошадей. Заговорив об ахалтекинцах, они могли продолжать эту тему до бесконечности.
  На этот раз Чары Мурадов казался озабоченным, даже пиалу чая не допил, отставил в сторону. - Ты знаешь, скоро состоится конный пробег из Ашхабада в Москву,- сказал он.
- Не слыхал,- качнул головой Мухамедкули-ага. И посмотрел на сыновей.
Те тоже затрясли головами:
- Не слыхали.
- Не знаем.
- Кто это придумал и зачем?- осведомился Мухамедкули-ага.
- Умные люди придумали,-сказал Чары Мурадов. - Из Москвы приехал специальный представитель.
- И что он собирается здесь делать?
- Он будет отбирать коней для пробега. Мы должны помочь ему в этом. Пробег такой дальности проводится впервые в мире. Очень трудный пробег, через самое сердце Каракумов.
- А какова его цель?
- Испытать выносливость наших коней. Их красота и резвость стоят на первом месте в мире. Умные люди хотят убедиться, что ахалтекинцы занимают такое же место и по выносливости. Что ты скажешь па это?
Мухамедкули-ага подумал и ответил:
- Я тоже не в кибитке отсиживался, когда аллах людям разум раздавал. Понимаю, какой конь нужен джигиту, опоясанному саблей. Много коней требуют от нас?
- Только двух,- сказал Чары Мурадов.- Кого думаешь послать?
- Ты башлык, ты и решай,- попытался схитрить Мухамедкули-ага, в котором желание дать для пробега лучших скакунов боролось с опасением загубить коней в таком невиданно трудном перегоне.
- Я хочу слышать и твое слово,- серьезно сказал Чары Мурадов. - Ты их выходил своими руками, как родных детей, и я не могу обойтись без твоего согласия.
. Мухамедкули-ага перестал колебаться.
- Я знаю, Чары, кого ты имеешь в виду,- вздохнул он.
- Да,- подтвердил Мурадов,- и я знаю, что ты догадываешься.
- Хорошо ,- сказал Мухамедкулы-ага, - давай отдадим пробегу Дордепель и Араба.
  Посланные ими кони прославили себя на весь мир: они победили великое безмолвие пустыни Каракум и за восемьдесят четыре дня прошли путь от Ашхабада до Красной площади в Москве. Весть об этом была настоящим праздником для Мухамедкули-ага.
Но праздник праздником, а жизнь состоит из будней. Победители Каракумов унесли с собой не только частицу сердца прославленного коневода ,- Мухамедкули-ага сразу же стал подумывать о достойной смене Дордепель oи Араба. Он долго присматривался к конскому поголовью колхоза, прикидывал и так, и эдак, придирчиво проверял каждую лошадь. И наконец остановил свое внимание на двоих - Везире и Барок. Везир был спокойный и на редкость добродушный: он отличался редкой выносливостью, неутомимостью при скачках на дальние дистанции.
Барок являла ему полную противоположность - нервная, злая, она не умела распределять свои силы и выплескивала их в едином рывке, зато на коротких дистанциях ей не было равных по резвости. "Вот пара, которая обязана дать замечательное потомство, или я ничего не смыслю в своем деле",- решил коневод.
  Так появился на свет жеребёнок с темно-серым волчьим окрасом, масть очень редкая для ахалтекинской породы. Два года, пока "волчонок" ходил в косяке молодняка, нагуливая силы и стать, Мухамед-кули не спускал с него глаз. И часто, когда не было поблизости никого, разговаривал с ним, поверяя ему свои тайные тщеславные думки. Конь прядал ушами, строптиво раздувал розово просвечивающие ноздри, волнообразно перекатывал комки мускулов под гладкой лоснящейся шкурой, но убегать не спешил - он привык к человеческой доброте, к ровному ласковому голосу коневода. И Мухамедкули-ага казалось, что конь понимает смысл человеческих слов.
После первых же тренировок стало ясно, что оправдываются надежды, которые возлагал на жеребёнка Мухамедкули-ага.
-Твой бег будет быстрее полета птицы,- заключил конезод, выхаживая своего питомца после очередной тренировки. - И пусть отныне имя тебе будет-Гарлавач.
  Конь фыркал, вздёргивая голову, вырывал из рук хозяина поводья, шёл боком, круто изгибая на сторону шею.
- Балуй, балуй! - урезонивал его Мухамедкули-ага. - Вот поглядим, как ты на скачках свою прыть покажешь.
Прыть показывать не пришлось. Когда Мухамедкули-ага вместе с жокеем стали готовить Гарлавача к скачкам, вдруг заметили, что конь подволакивает одну ногу. Пригласили ветврача, посовещались и пришли к печальному выводу: у Гарлавача обнаружился "букшин", очень тяжелая, затяжная, часто безысходная конская болезнь. Горе Мухамедкули-ага не поддавалось описанию - словно он старшего брата похоронил.
  Это был вообще тяжелый год - год начала Великой Отечественной войны. Много туркменских джигитов ушло на фронт защищать Родину. Много отборных туркменских коней было отправлено в кавалерийские дивизии, где добрую службу сослужили .и резвость их, и выносливость, и неприхотливость. Они помогали громить врага Героям Советского Союза Мюльки Байрамову, Аннаклычу Атаеву, генералу Я кубу Кулиеву. Мухамедкули-ага говорили, что кони ахалтекинской породы были в дивизиях прославленных генералов Доватора и Пли-ева.
  Все долгие четыре года, пока советские войска громили фашистскую нечисть, Мухамедкули-ага трудился в колхозе и внес и свою посильную лепту во всенародную помощь фронту. Он работал, как и все туркменские колхозники, не считая ни времени, ни сил. Но он никак не мог забыть о Гарлаваче, случалось, выкраивал в сутках двадцать пятый час и шёл на опустевшую конскую ферму, где среди немногих худых и понурых товарищей такой же худой и понурый хромал Гарлавач. Конь встречал коневода тихим неуверенным ржаньем, от которого у Мухамедкули-ага становилось тоскливо на сердце. Коневод начинал шарить по карманам, выгребая съедобные крошки. Конь до единой крупинки подбирал их с ладони нежными атласными губами, и глаза его смотрели грустно и понимающе: ничего не поделаешь, хозяин, надо терпеть. Мухамедкули-ага не мог выносить этого взгляда и, преодолевая тяжкую усталость, шёл разыскивать хоть горсть пшеницы, хоть клочок прошлогоднего сена: ему было бы намного легче голодать самому, нежели видеть, как страдает от голода конь.
  Все эти четыре года, не переставая, он лечил коня,, используя все: от знахарских заговоров и старых дедовских способов врачевания до самых научных советов ветфельдшера. Мухамедкули-ага победил болезнь. Правда, в праздничных скачках, состоявшихся на ашхабадском ипподроме в День Победы, Гарлавач не участвовал - он был еще недостаточно подготовлен. Но Мухамедкули-ага не упустил ни одного дня из четырех месяцев, оставшихся до традиционных осенних скачек, И когда сейис оглядел коня перед тем как ехать на ипподром, преисполнился гордости и прежней уверенности - Гарлавач не подведет.
  На ипподроме праздничное настроение Мухамедкули-ага несколько поблекло. Гремел оркестр, ветер шевелил алые полотнища, веселый людской гомон стоял на трибунах. А он ревниво смотрел на великолепных горячащихся скакунов, с которыми предстояло соревноваться его Гарлавачу, и в сердце невольно заползал холодок сомнения: достанет ли у его питомца сил и умения оспаривать приз у таких отлично выезженных и выхоженных коней? Тем более, что, не доверяя в первой скачке Гарлавача жокею, Мухамедкули-ага намерен был скакать сам.
Он прислушался к голосам на трибунах. Зрители, размахивая программками скачек, обсуждали достоинства претендентов, заключали пари, называя имена различных скакунов. Имени Гарлавача среди них не упоминалось, и, может быть, именно это обстоятельство, задев .профессиональную гордость Мухамедкули-ага, вернуло ему утраченную было уверенность в победе.
  Первыми, как обычно, на старт вышли двухлетки. Потом скакали трех- и четырехлетние кони. И вот, наконец, главная скачка программы! На разминку вышли самые прославленные скакуны. Зрители встретили их восторженными криками и аплодисментами. Да и не возможно было истинному любителю конного спорта сдержать чувства, глядя на воплощение силы, изящества и красоты.
Рокот недоумения прокатился по трибунам, когда на поле появился Гарлавач. Никому не известный конь хочет состязаться с лучшими скакунами? Потеха, да и только! Откуда он взялся, этот черно-серый жеребец? Такой масти давненько не видывали. Может, он и не ахалтекинец вовсе? И почему на нем сидит не обычный молодой жокей, а какой-то седобородый яшули? Некоторые узнали прославленного ашхабадского коневода, но недоумение только усилилось - ведь прежде Мухамедкули-ага сам никогда не участвовал в скачках. Что за номер решил он отколоть на старости лет?
  Судья на старте махнул флажком. Мягко взорвался дробный цокот копыт и слитным рокочущим комом покатился по ипподрому. Кони прошли круг, прошли второй. Остался ещё один круг - последние две тысячи метров до финиша. Зрители волновались, провожали ободряющими криками своих любимцев, когда те проносились мимо трибуны. Скачка, казалось, не сулила особых сюрпризов. Впереди шёл тедженский Тэзе, за ним - гордость геоктепинцев Саяван. Отстав от лидеров всего на один корпус, почти голова в голову шли безмеинский Улкер и кешинский Маг. И только никому не известный черно-серый представитель ашхабадцев безнадежно отставал в пыли, поднятой первыми четырьмя конями . По его адресу летели насмешливые реплики, но никто из насмешников не знал, что в жилах этого, казалось бы, обреченного тихохода бурлит кровь Везира и Барок. В какое-то неуловимое мгновение обстановка па скачках изменилась. Вперед вырвался Саяван, за ним следовали Улкер и Маг, бывший лидер Тэзе замыкал четверку. В общем, так оно и должно быть, на Саявана. ставили очень многие, зная несомненные, неоднократно испытанные достоинства этого скакуна. Удивительным было другое: черно-серый ашхабадец стал явно нагонять порядочно опередивших его соперников. Конь менялся на глазах, все убыстряя и убыстряя темп. Вот он догнал Тэзе, поравнялся с ним, обошел, вот позади отстал Чаг, БОТ он уже па полкорпуса идет позади Улкер а.
Трибуны затихли в изумлении. Многие зрители, словно не веря своим глазам, привстали. По рядам прокатился гул удивления. Но опять же не знали люди, что это Везир закончил свой этап длинной дистанции и на финишную прямую выходила стремительная Барок.
- Смотрите, смотрите! - волновались на трибунах.
- Черный не скачет, а летит!
- Он догоняет Саявана!
- Нашего Саявана никому не догнать! - неистовствовали геоктепиицы и от восторга кидали вверх тельпеки. - Саяван никому не даст выйти вперед!
  До финиша действительно оставалось совсем ничего - метров двести, не больше. Только нелепая случайность или чудо могли изменить на этом отрезке соотношение сил. Случайности не произошло, но зрители стали свидетелями необычного: в каком-то невообразимом рывке черно-серый поравнялся с Саяваном, и лишь доли секунды не хватило ему, чтобы обогнать - кони пересекли финиш буквально голова в голову.
  Приз, Большой туркменский ковер, получили и Саяван, и Гарлавач. Но по реакции трибун, по восторженным выкрикам зрителей, было ясно, что действительным победителем скачки стал Гарлавач. Мухамедкули-ага, сняв тельпек, вытирал с лица обильно струящийся пот. Он был мокрый насквозь, словно собственными ногами пробежал эти шесть километров. А Гарлавач, лишь чуть поблескивающий капельками пота и, казалось, совсем не уставший, жевал удила и косил на него умный фиолетовый глаз.
  Этой скачкой, кстати, единственной, где он разделил приз с другим конем, началась немеркнущая слава Гарлавача. Ему аплодировали ашхабадцы, им восхищались ташкентцы, ленинградцы, москвичи. Теперь, не уступая никому, он гордо и легко нес свою славу. Несколько раз был на ВДНХ. За красоту, быстроту, выдающиеся достижения на скачках он стал чемпионом Советского Союза. Рассказывать о нем (я имею в виду эти семь лет его триумфа) почти нечего - одна победа сменялась другой, за одним призом следовал очередной. Если собрать воедино все эти призы и похвальные грамоты, развесить их на стене, получится огромное красочное панно.
  Так продолжалось до 1948 года; 5 октября Мухамедкули-ага c Гарлавачем должен был ехать в Москву. Вагон подали поздно ночью. Непонятно, почему Гарлавач заупрямился и долго не хотел заходить в вагон, подозрительно обнюхивал сходни, пробовал их копытом. Мухамедкули-ага урезонивал его и так и эдак, стыдил, ругал. Жеребец стриг ушами, нервничал, коротко и тоскливо ржал, вглядываясь в темноту, словно оттуда подкрадывался неведомый враг.
- Стегни этого скота плетью покрепче, чтобы он не упрямился,- с сердцем сказал железнодорожник, помогавший погрузке.
- Он не скот,- укоризненно ответил Мухамедкули-ага. - Он не знает, что такое плеть, его никто никогда не бил.
  В конце концов все утряслось, поезд тронулся. Но к в вагоне Гарлавач не успокоился. Переступая с ноги на ногу, он фыркал шумно, как после долгого бега, дышал. Мухамедкули-ага никак не мог понять, что с ним. Беспокойство коня невольно передалось и ему. На подходе к станции Аннау Гарлавач вдруг громко и тревожно заржал, вагон как-то необычно тряхнуло, и поезд остановился. Откатив тяжелую вагонную дверь. Мухамедкули--ага спрыгнул на землю, охваченный нехорошим предчувствием. Следом за ним, оборвав повод, выскочил из-вагона Гарлавач.
  Обычно из Аннау был хорошо виден ночной Ашхабад, переливающийся тысячами электрических звезд. Сейчас там царила тьма, а из Аннау доносился истерический лай собак, крики людей, земля под ногами вздрагивала. Мухамедкули-ага понял, что произошло землетрясение. Он сел на Гарлавача и поскакал к Ашхабаду. Тяжелое стихийное бедствие, постигшее Ашхабад,, сместило на время устремления и интересы людей. Многие были лишены крова и самого необходимого для жизни, почти каждая семья оплакивала погибших. Надо было расчищать руины и заново строить город, надо было наладить нормальную жизнь.
  А Мухамедкули-ага надолго слег; сквозняки ли были тому виной или возраст. Гарлавач остался один.
  Согласитесь, что в таких условиях людям было не до скачек. Наряду с этим некоторые колхозные руководители, не слишком обременяющие себя желанием да заботами усматривать перспективу будущего, решили, что коневодство вообще не заслуживает внимания.
К числу таких руководителей принадлежал и новый, председатель колхоза им. Ворошилова. Человек он был: молодой, энергичный, убежденный поклонник машин и самому лучшему коню предпочитал потрепанный "газик".
- Будущее решает техника! - безаппеляционно заявил он на правлении колхоза.- Эти архаические орды нам совершенно ни к чему - только зря корм жрут да людей от дела отрывают. Надо избавиться от них!
  И коней начали продавать, порой за смехотворно низкую цену. Не все, конечно, разделяли точку зрения башлыка, поэтому пользующихся широкой известностью скакунов колхоза имени Ворошилова охотно покупали другие колхозы и хозяйства. Судьба тех коней, которых не торопились купить, оказалась печальной - их безжалостно сдали на мясокомбинат. И вскоре, за исключением жидкого косяка племенных лошадей, которые находились на дальних горных выпасах и не мозолили глаза новому председателю, в колхозе остался один Гарлавач.
-Поначалу башлык относился к нему более благожелательно, нежели к его собратьям. Не берусь судить, что здесь играло роль: прихоть ли, всеобщая ли любовь, которой пользовался Гарлавач, редкая красота коня или его многочисленные призы и грамоты. Так или иначе Гарлавач жил в колхозе до тех пор, пока башлык, бывший однажды в "лирическом" настроении, не возгорел желанием прокатиться на скакуне.
  Неизвестно, что между ними произошло, свидетелей не было. Но видели, как встрепанный и злой башлык торопливо прошел к своему дому, полоща лоскутом располосованного рукава, ругаясь и бормоча сквозь зубы: "Я тебе покажу кусаться, скотина безмозглая..., я из тебя колбасу сделаю!".
  Говорили разное. Конюх, например, утверждал, что всегда спокойный и дружелюбный Гарлавач совершенно не переносит запаха спиртного. Мухамедкули-ага придерживался иной точки зрения: "Гарлавач понимает, что башлык истребляет коней,- утверждал старик,- он врага своего в башлыке чует, потому и взъярился".
  Наутро председатель явился в контору правления хмурый и непреклонный. Рукав его начальственного кителя с большими накладными карманами на груди был аккуратно подштопан, брезентовые сапоги он сменил на хромовые. Поговорив о текущих делах, он сказал:
- Держать в колхозе одного коня нет никакого смысла. От него одни убытки - нужен клевер, нужен конюх. Всё это подрывает колхозный бюджет. За это никто нас не похвалит. Сегодня же сдайте его на мясокомбинат.
  Весть о том, что участь Гарлавача решена, дети моментально разнесли по домам. Старики собрались и, возглавляемые Мухамедкули-ага, пришли к башлыку.
- Зачем пожаловали,почтенные аксакалы?-вежливо встретил их председатель. - Какая забота привела вас ко мне?
Старики сказали:
-Ты, сынок, человек грамотный. Мы тебя уважаем почитаем, хотя ты иной раз и торопишься с решениями. Всех наших коней мы лишились по твоему распоряжению. Но мы молчали, хотя кони эти были гордостью нашего колхоза. Теперь ты решил сдать на мясо коня, который принёс колхозу всесоюзную славу. Это несправедливо. Мы в свое время работали в колхозе, трудились не покладая рук, чтобы вы, молодые, могли учиться, стать нашей достойной сменой. Теперь мы просим тебя не губить Гарлавача. Все расходы по его содержанию мы берем на себя, мы даже согласны возместить колхозу ту сумму, которую заплатил бы за коня мясокомбинат.
- Хорошо,- поколебавшись, решил председатель, - старших надо уважать, я принимаю ваше ходатайство. Но и вы, аксакалы, поймите, что не имею я права допускать анархию, передавая имущество колхоза в частные руки. Обещаю вам, что Гарлавача на мясокомбинат не сдадим. Его отведут в Маныш, где выпасаются наши, племенные кони.
- Двум взрослым жеребцам не ужиться на выпасе,. - возразил Мухамедкули-ага. - Гарлавача не примет косячий вожак, будет драка.
- Ничего, как-нибудь помирятся,- усмехнулся башлык, и, отметая дальнейшие возражения, жестко закончил. - Все, почтенные аксакалы! Я уважил вашу просьбу, уважайте и вы мое положение.
  Аул невелик - единственная улица, вдоль которой выстроились кибитки и приземистые глинобитные мазанки, слепленные после землятресения на скорую руку. И по этой улочке, привязанный к седлу ишака, шел Гарлавач. Дети бежали вслед, окликая его по имени, взрослые провожали сочувственными взглядами, а он, словно понимая свой позор, брел не поднимая головы.
  Когда они прошли мимо дома Мухамедкули-ага, конь вдруг с силой рванул недоуздок. Ишак от рывка при? на задние ноги, сидящий на нем человек упал, а Гарлавач, оборвав ремень, потрусил во двор Мухамедкули-ага.. Можно как угодно расценивать это, но никто из очевидцев не сомневался, что конь искал помощи у своего истинного хозяина и друга.
  Конь был большой и сильный, а старик - маленький, щуплый, но, честное слово, Гарлавач жался к нему, как стригунок к матке. А когда прибежали посланные башлыком люди и стали тащить Гарлавача, он рассвирепел, вырвался, стал гоняться за людьми. Одного даже крепко цапнул зубами за плечо. Но как только те в страхе выскочили со двора, конь сразу стал смирным, как ягненок, и снова начал ласкаться к старику.
  Чтобы избавить Гарлавача от дальнейших унижений, Мухамедкули-ага сам отвел его на колхозную конюшню. Даже не отвел, не то слово. Просто старик сказал: "Пойдем, сынок...",- и направился со двора. А конь шел рядом с ним, волоча по пыли повод.
  Оставшись один, Гарлавач снова разбушевался. Он никому не давался в руки, носился по двору фермы, как злой дух, развевая гриву, бил задом. Его с трудом, путем различных ухищрений, поймали, свалили, связали ногн и погрузили в полуторку. По дороге в Маныш сопровождающие полностью отвели свою душу - ругали коня последними словами, пинали ногами, били палкой. А он, притихший, покорный, только вздрагивал и смотрел вопросительно, не понимая, чем заслужил такое отношение к себе.
  Не лучше встретили Гарлавача в табуне. Отъевшийся на вольных кормах вожак яростной бурей налетел на пришельца и погнал его прочь от маток с жеребятами. Гарлавач покорно принял и это. Он ушел и стал пастись в одиночестве на склонах ущелья. Трава там была похуже и место опасное, потому что к ущелью частенько подкрадывались барсы, особенно охочие до мяса молочных жеребят, но не упускавшие случая напасть и на двухлетнюю матку. Пастухи, которым сопровождающие Гарлавача расписали коня в самых черных красках, преисполнились к новичку неприязнью и не препятствовали ему бродить по ущелью - пусть ходит, скорее барс задерет, хлопот меньше.
Барс пришёл на рассвете, когда верхние отроги ущелья уже явственно прорезались на бледнеющем небе. Гарлавач с недоумением наблюдал за стелющимся по земле незнакомым существом. Он не знал, что можно ожидать от этого существа, не похожего ни на собаку, ни на человека с кнутом, однако на всякий случай перестал жевать и насторожился.
  Барса удивляло поведение коня. Натурой хищника он определил, что конь заметил его, но почему-то не ржет от страха, не скачет, сломя голову по тропе мимо скалы, откуда барсу было бы очень удобно прыгнуть ему на спину. Внезапно предутренний ветерок, мечущийся по прихотливым изгибам ущелья, донес до ноздрей коня запах зверя. Гарлавач весь подобрался. Голос древнего инстинкта в каждой клетке тела кричал: "Беги! Спасайся!",- распрямлял ломая, судорожно сжавшиеся мускулы.
  Гарлавач не поддался страху, сделал шаг вперед. Сбитый с толку, барс неуверенно прыгнул, промахнулся, режущая боль обожгла бок коня. Он всхрапнул, оскалил зубы и кинулся на врага. Барс отмахнулся растопыренной когтистой пятерней. Гарлавач отскочил и кинулся снова.
Вдалеке тревожно заржали матки, панической разноголосицей откликнулись жеребята. А Гарлавач продолжал сражаться. Ему удалось лягнуть зверя задними ногами. Не успел тот оправиться, как конь ударил ещё и ещё раз. Барс уже не помышлял о нападении, он пытался уклониться от сыплющихся на него сокрушительных ударов копыт, пытался улизнуть подобру-поздорову. Гарлавач не давал ему передышки, пока наконец последним мощным ударом не швырнул обмякшее тело зверя в глубину ущелья. Только после этого он заржал победно и звонко, как не ржал, может быть, никогда в своей жизни. Гарлавач стоял на вершине, как изваяние, памятник яростной красоты и силы. Ноздри его жадно хватали воздух, сердце гулко колотилось о ребра, он готов был сражаться с целым миром.
  Таким увидел его пастух, прибежавший с ружьём на выручку табуна. Он рассказал об этом своим товарищам, и те тоже удивились неслыханному мужеству коня. Они изменили свое отношение к скакуну, но Гарлавач не отозвался на ласку людей, слишком долгое время стегавших его кнутом. Он скалил на них зубы, как на барса, и пастухи махнули на него рукой: живи как знаешь. И он стал жить по-прежнему вольно и одиноко, не принимая людей и не принимаемый табуном. Теперь он мог бы на равных потягаться с косячим жеребцом, но тот благоразумно не задевал Гарлавача, а лишь уводил табун подальше от него, тем более, что одна из маток, самая красивая и легконогая, частенько посматривала в сторону пришельца.
  Весть о новом подвиге изгнанника долетела до аула. Мухамедкули-ага, тяжело переживший разлуку со своим любимцем, не выдержал, махнул рукой на возраст, болезни и отправился в дальний путь на Маныш.
  Гарлавач узнал его издали. И не побежал, а пошел навстречу, легко, еле-еле касаясь копытами земли. Он непрерывно кивал головой, словно здоровался со стариком. Может быть, он просто ржал, а может, действительно жаловался на свои невзгоды. Он подошел, положил морду на плечо Мухамедкули-ага. Старик обнял его, дрожащими руками стал гладить коня по лбу, по шрамам, оставленным когтями барса. И Гарлавач заплакал. Заплакал и Мухамедкули-ага.
  Так они стояли рядом, конь и человек - два родных брата под огромным небом вселенной, и сердца .их бились одинаково, в такт одно другому. Невесомыми, нежными, как ладони ребёнка, губами конь трогал руки, трогал пергаментные щёки старика. А у того кривились и дрожали губы, когда он шептал:
- Потерпи, сынок, потерпи, друг... Знаю, плохо тебе, одиноко. Но ты не горюй. Придет наше время, все будет хорошо... Я слабый человек, а ты - конь, ты - сильный... Тугодумы считают тебя злым, но я знаю, что ты очень добрый, только не на кого тебе излить свою доброту. Потерпи, сынок, ещё немножко...
  Два дня Мухамедкули-ага гостил у пастухов. Два дня он рассказывал им о Гарлаваче. А Гарлавач пасся рядом, то и дело поглядывая на старика. Он не отходил дальше чем на десять шагов, хотя вокруг уже не оставалось травы, и Мухамедкули-ага, замечая это, то и дело менял место. По вечерам конь подходил к костру и тихо дышал за спиной старика. Казалось, он спит. Но, обернувшись, Мухамедкули-ага неизменно встречал огненные блики в конских глазах.
  Это была их последняя встреча. Когда старик уходил домой, Гарлавача пришлось привязать на двойную привязь. Он рвался и громко ржал. Ржал, упрекая, негодуя, умоляя...
  По настоянию Мухамедкули-ага Гарлавача решили пустить к кобылицам, которые снова появились на колхозной ферме. Но вскоре его опять отправили в горы, потому что он рвался на волю. Он дичал все больше и больше, характер у него становился вздорным и драчливым. Он бил и гонял косячного жеребца, отказываясь, однако, занять его место во главе табуна, кусал и таранил молодняк. Пастухи ругали его шайтаном, мировой язвой и другими столь же нелестными словами, гонялись за ним с кнутами и палками. При всем этом они в один голос утверждали, что Гарлавач ни разу не ударил матку, не обидел молочного сосунка, хотя сердито сопел и фыркал на жеребят, когда те, играя, подбегали к нему.
  Кстати, и сами жеребята вовсе не боялись сердитого отшельника.
  Порядок в табуне нарушился, косяк потерял стройность и цельность, лошади нервничали, дрались. Выведенные из себя пастухи решили стреножить Гарлавача. Но он и стреноженный оставался неукротимым.
  Однажды ночью снова появился барс. Был тот час между тьмой и рассветом, когда спит вся природа, даже хищники. Но барс был голоден и жаждал не отдыха, а тёплого, упоительно вкусного мяса.
  Зверь хорошо помнил полученный от Гарлавача урок и поэтому, уловив запах своего грозного противника, пытался обойти его стороной, направившись туда, где дремали беспечные жеребята. Но и конь обострившимся чутьём дикаря приметил зверя. Рванулся к нему не раздумывая, однако путы на ногах сковывали движения. Барс бледной тенью заскользил между камнями и жеребятами. И тогда Гарлавач заржал во всю мощь своих могучих легких призового скакуна. Он прыгал изо всех сил за барсом и ржал, предупреждая о смертельной опасности жеребят, маток, вожака табуна.
  Голос тревоги услышали. Резким отрывистым кличем вожак поднял табун и галопом повел его в сторону от ущелья. Разочарованный в своих ожиданиях барс несколько мгновений колебался: не попытаться ли догнать тихоходного сосунка? Но тут надвинулась громада Гарлавача, Барс рявкнул и яростно, не помня себя от злости, прыгнул на виновника неудачной охоты. Гарлавач принял бой, позабыв, что люди спутали ему йоги. Это и решило исход схватки. Когда на шум прибежали пастухи, их помощь уже не требовалась.
- Я предал его! - горестно воскликнул Мухамедкули-ага, узнав о трагической и гордой смерти Гарлавача. - Все предали его. А он погиб, спасая жизнь других! Я похороню его своими руками!
  Нашлись такие, которые назвали желание старика сумасбродным. Однако, когда Мухамедкули-ага повез останки Гарлавача на кладбище, за машиной двинулась без малого половина аула. Шли и стар и млад, и лица у людей были печальны, словно они действительно провожали в последний путь человека, а не коня.
  Отлежавшись от своих немощей, Мухамедкули-ага решил посетить место, где принял свой последний бой
Гарлавач, где одержал он свою последнюю победу над сердцами людей. Там внимание старика привлекла красавица-кобылица, возле которой, взбрыкивая и раздувая по ветру пушистую метёлку хвоста, резвился бело-мордый жеребенок. Ничем не походил он на Гарлавача, но у старика почему-то заныло сердце, и он осведомился у подпаска, чей это стригунок. Подпасок ответил, что наверняка не знает, но матка та самая, которая уходила из косяка к Гарлавачу. "Его сын! - воскликнул Мухамедкули-ага. - Сын Гарлавача!",- и побежал к жеребёнку. Но это уже совсем другая история.
-----------------------------------------------
* По кн.: Туркменские кони ( П. Караев. Ред. Л. Ковалишина; Пер. В. Хорошилов. – Ашхабад: Туркменистан, 1979)

На перепутье / Рассказы старого сейиса / Скакуны буланые / Гарлавач / Белая птица / Йылдырым